Хроники Артура - Страница 372

372

Я призвал Пирлига и приказал ему проклясть врагов. Он побледнел как полотно.

— Но, господин, я же бард, а не друид, — запротестовал он.

— Ты же прошел друидическое обучение — хотя бы самое начало?

— Как и все барды, господин, но в таинствах меня не наставляли.

— Саксам про то неведомо, — отрезал я. — Ступай вниз по холму, попрыгай на одной ноге и прокляни их вонючие души великим проклятием, пусть полетят вверх тормашками прямо в навозные кучи Аннуина!

Пирлиг расстарался как мог, хотя с равновесием у него было неважно, и, как мне показалось, в проклятиях его звучало больше страха, чем исступленной злобы. Завидев Пирлига, саксы выслали шестерых своих колдунов с ответным ударом. Голые колдуны с вплетенными в волосы амулетами — нечесаные космы, вымазанные навозом, торчали во все стороны нелепыми шипами — вскарабкались на склон и принялись плеваться в Пирлига и клясть его на все лады, а тот, едва заметив их приближение, опасливо попятился назад. Один из чародеев, размахивая человечьей бедренной костью, погнал беднягу Пирлига вверх по склону и, радуясь явному ужасу нашего барда, задергался всем телом в непристойной позе. Вражеские колдуны подбирались все ближе, их визгливые голоса перекрывали глухой барабанный рокот в долине. Гвиневера подошла ко мне и встала рядом.

— Что они говорят?

— Они творят заклинания, госпожа, — объяснил я. — Молят своих богов вселить в нас страх, дабы ноги наши обратились в воду. — Я послушал еще. — Просят, чтобы глаза наши ослепли, копья сломались, а мечи затупились. — Колдун с бедренной костью в руке завидел Гвиневеру, повернулся к ней и изрыгнул оскорбительный поток непристойностей.

— А что он теперь говорит? — не отступалась Гвиневера.

— Лучше тебе не знать, госпожа.

— А я хочу, Дерфель, хочу знать, и все тут.

— А я не скажу.

Гвиневера расхохоталась. Колдун был уже в каких-нибудь тридцати шагах от нас: он дернулся, наставил на нее покрытый татуировкой уд, затряс головой, закатил глаза, завопил, что она-де — ведьма проклятая, посулил, что чрево ее пересохнет и покроется струпьями, а груди нальются горькой желчью. Тут у самого моего уха раздался резкий, звенящий звук, и колдун разом умолк. Глотку ему заткнула стрела: острие аккуратно прошило шею и загривок, а оперенное древко застряло под подбородком. Чародей вылупился на Гвиневеру, забулькал, выронил кость. Схватился за стрелу, по-прежнему не сводя с Гвиневеры глаз, по телу его прошла крупная дрожь — и он рухнул наземь.

— Убивать вражеских колдунов считается дурной приметой, — мягко пожурил я.

— Только не теперь, — мстительно прошипела Гвиневера. — Только не теперь. — Она достала из колчана новую стрелу и вложила ее в тетиву, но остальные пятеро колдунов, памятуя, что за участь постигла их собрата, уже удирали вприпрыжку вниз по склону, за пределы досягаемости. И протестующе вопили на бегу, возмущаясь нашим вероломством. Причем в кои-то веки были правы: я опасался, что из-за гибели мага нападающие преисполнятся холодной ярости. Гвиневера убрала стрелу обратно в колчан.

— А что произойдет теперь? — спросила она.

— Еще минута-другая, и вся эта великая орда двинется вверх по холму, — разъяснил я. — Отсюда уже видно, как они пойдут. — Я указал вниз, на расхлябанный саксонский строй, который по-прежнему пытались выровнять и упорядочить. — Сотня человек в первом ряду и по девять-десять за каждым из них — выталкивать передовых на наши копья. С этой сотней мы бы справились, госпожа, но в нашем строю будет лишь двое-трое на каждого бойца первого ряда, так что сбросить неприятеля с холма мы не сможем. Мы остановим натиск, но ненадолго; две стены щитов сшибутся друг с другом, оттеснить врага вниз по склону мы не сумеем, а как только саксы поймут, что все наши копейщики задействованы в сражении, воины задних рядов обойдут нас с флангов и ударят в тыл.

Зеленые Гвиневерины глаза неотрывно глядели на меня — внимательные, чуть насмешливые. Никакая другая женщина на моей памяти не выдерживала моего взгляда, а вот я лицом к лицу с ней всегда чувствовал себя неуютно. Гвиневера обладала особым даром выставить мужчину круглым дураком, хотя в тот день, под грохот саксонских барабанов, пока громадное воинство собиралось с духом для броска навстречу нашим копьям, она искренне желала мне успеха.

— Ты хочешь сказать, мы проиграли? — беспечно осведомилась она.

— Я хочу сказать, госпожа, что не знаю, сумею ли победить, — мрачно ответствовал я. Я гадал, не предпринять ли мне что-нибудь неожиданное — не построить ли своих людей клином и не пойти ли в наступление вниз по холму, дабы расколоть скопище саксов надвое? Возможно, такая атака застанет их врасплох и даже посеет панику… Опасность заключалась в том, что мои люди, чего доброго, угодят в окружение на склоне, а когда последние из нас испустят дух, саксы поднимутся на вершину и захватят наши беззащитные семьи.

Гвиневера перебросила лук через плечо.

— Мы победим, — уверенно пообещала она, — мы играючи победим. — В первое мгновение я не воспринял ее слов всерьез. — Я сама из них сердце вырву, — с чувством докончила Гвиневера.

Я обернулся к ней: лицо ее сияло свирепой радостью. Если сегодня она и впрямь выставит кого-либо из мужчин дураком, так это Кердика с Эллой, не меня.

— И как же мы победим? — спросил я. Гвиневера лукаво сощурилась.

— Ты мне доверяешь, Дерфель?

— Доверяю, госпожа.

— Тогда выдай мне двадцать справных мужчин.

372