Хроники Артура - Страница 77

— Фалернское, — мечтательно проговорил Галахад, вознеся к звездам свою глиняную чашу, будто это был золотой кубок.

— Это еще кто такой? — недоуменно переспросил Кулух.

— Фалернское, друг мой, — это вино, самое приятное римское вино.

— Никогда не любил вина, — широко зевнул Кулух. — Бабское питье. Не то что эль проклятых саксов! Вот это напиток!

Через минуту он уже храпел.

Галахаду не спалось. Огонь почти угас, и на небе засветились крупные звезды. Одна упала, прочертив в небе белую дорожку, и Галахад перекрестился. Он был христианином, а они считали падающую звезду летящим демоном, вышвырнутым из рая.

— Он был когда-то на земле, — сказал он задумчиво.

— Кто? — не понял я.

— Рай. — Он откинулся на траву, подложив руки под голову. — Благословенный рай.

— Ты, наверное, имеешь в виду Инис Требс?

— Нет-нет, Дерфель. Именно рай. Когда Господь создал человека, Он даровал нам рай, но мне сдается, что с тех самых пор мы постепенно, дюйм за дюймом, теряем его. И вскоре, полагаю, он и вовсе исчезнет из нашей жизни. Опускается тьма. — Он помолчал немного, затем резко приподнялся и с напором проговорил: — Ты только подумай, Дерфель, не прошло и ста лет мирной жизни, а уже все пошло прахом. Люди строили большие дома. Мы не умеем строить, как они. Да, отец выстроил прекрасный дворец, но это всего лишь осколки, обломки старых дворцов, слепленные и залатанные плохо обтесанными камнями. Нам далеко до римлян. Мы не можем создавать такие же высокие и красивые дома. Мы не можем прокладывать дороги и каналы, мы не умеем возводить акведуки...

Я и слыхом не слыхал, что такое акведуки, но помалкивал, а Кулух, тот и подавно храпел в свое удовольствие.

— Римляне строили целые города, — продолжал Галахад, — и такие просторные, Дерфель, что из одного конца в другой и до полудня не пройти, и на каждом шагу под ногой только обработанный камень. Ты мог идти неделями, а вокруг все еще земля, принадлежащая Риму, или живущая по законам Рима, или же знающая язык Рима. А теперь взгляни на это. — Широким взмахом руки он словно попытался разогнать окружавшую нас ночь. — Только тьма. И она расползается, Дерфель. Темнота вползает в Арморику. Беноик исчезнет, за Беноиком — Броселианд, а после Броселианда — вся Британия. Нет больше законов, нет больше книг, нет больше музыки, нет больше справедливости. Только мерзкие люди, сидящие вокруг дымных костров и прикидывающие, кого они убьют на следующее утро.

— Этого не случится, пока жив Артур, — упрямо проговорил я.

— Один человек против всеобщей тьмы? — недоверчиво спросил он.

— Но твой Христос, не восстал ли он один против тьмы? — возразил я.

Галахад помолчал, глядя на костер. Тени огня скользили по его жестко очерченному лицу.

— Христос, — наконец заговорил он, — нагла последняя надежда. Он велел нам любить друг друга, делать добро, давать милостыню бедным, пищу голодным, плащи голым. Поэтому люди убили Его. — Галахад обернулся ко мне. — Я думаю, Христос провидел грядущее и потому обещал, что живущие так же, как Он, окажутся вместе с Ним в раю. Не на земле, Дерфель, но в раю, там, наверху. — Он указал на звезды. — И все потому, Дерфель, что Он знал: земля погибла. Мы присутствуем при ее последних днях. Даже ваши боги покинули нас. Разве не об этом ты рассказывал? Ваш Мерлин обшаривает неведомые земли в поисках старых богов, но какая же польза в его скитаниях? Твоя религия умерла давным-давно, когда римляне опустошили Инис Мон и вам остались лишь обрывки древних знаний. Твои боги ушли.

— Нет, — горячо запротестовал я, думая о Нимуэ, которая чувствовала присутствие богов.

Для меня боги всегда казались далекими, как бы скрытыми туманом. Бел представлялся мне неописуемо огромным и таинственным, живущим где-то далеко на севере, а Манавидан, виделось мне, должен был жить на западе среди нескончаемо текущей и падающей воды.

— Старые боги ушли, — настаивал Галахад. — Они покинули нас, потому что мы не достойны их помощи.

— Артур достоин, — насупился я. — И ты тоже.

Он покачал головой.

— Я мерзкий грешник, Дерфель, и достоин участи раба.

Его униженный тон рассмешил меня.

— Ерунда, — сказал я.

— Я убиваю, я вожделею, я завидую.

Он и впрямь выглядел униженным, несчастным. Но по мне Галахад, как и Артур, просто-напросто был человеком, который всегда судит и осуждает свою душу. Впрочем, я не встречал человека, который бы долго был счастлив.

— Ты убиваешь только тех людей, которые убили бы тебя, — попытался я оправдать его.

— Но, да простит меня Бог, мне нравится это.

Он истово перекрестился.

— Ладно, — согласился я, — а что же у тебя неладно с вожделением?

— Оно мутит мой разум.

— Ты разумен, Галахад, — сказал я.

— Но я вожделею, Дерфель, о, как я вожделею! В Инис Требсе есть девушка, одна из арфисток моего отца.

Он безнадежно покачал головой.

— Ты все же побеждаешь свое вожделение, — не унимался я, — и можешь гордиться этим.

— Я и горжусь, но гордыня — еще один грех.

Меня уже утомила безнадежность этого спора, но я сделал последнюю попытку.

— И кому же ты завидуешь?

— Ланселоту.

— Ланселоту? — ахнул я. — Но почему?

— Потому что наследник он, а не я. Потому что он берет то, что хочет, когда хочет, и нисколько не сомневается в своей правоте. Арфистка? Он взял ее. Она кричала, дралась, но никто не осмелился остановить его, потому что он Ланселот.