Хроники Артура - Страница 224

224

Она снова улыбнулась и прошла мимо святого, который склонился в полупоклоне, пропуская ее к двери, тут же выпрямился и пристально посмотрел на меня. Вихры над ушами, из-за которых его прозвали мышиным королем, давно поседели, однако годы не смягчили епископа. Он по-прежнему был в любую минуту готов разразиться бранью, а постоянная боль при мочеиспускании еще больше испортила его характер.

– Лжецам, брат Дерфель, – прошептал он, – уготовано отдельное местечко в аду.

– Буду молиться об этих несчастных. – Я отвернулся от Сэнсама и окунул перо в чернильницу, чтобы продолжить рассказ об Артуре, моем предводителе, миротворце и друге.

Настали чудесные годы. Игрейна, которая слишком много слушает поэтов, называет их временем Камелота. Мы – не называли. То были лучшие годы Артурова правления, когда он преобразовывал страну, как считал нужным, и когда Думнония более всего отвечала его идеалу народа, живущего в мире с соседями и с собой. Вот только в воспоминаниях эти годы предстают много лучше, чем на самом деле, потому что следующие были намного хуже. Послушать истории, которые рассказывают вечерами у очага, и может показаться, будто мы создали в Британии совершенно новую страну, назвали Камелотом и населили лучезарными героями. На самом деле мы просто правили Думнонией как могли, правили справедливо и никогда не называли ее Камелотом. Я само слово-то впервые услышал два года назад. Камелот существует только в фантазии поэтов; в нашей Думнонии даже в те золотые годы случался недород, свирепствовали моровые поветрия и вспыхивали войны.

Мы с Кайнвин перебрались в Думнонию, и в Линдинисе родился наш первый ребенок. Мы назвали дочку Морвенной в честь матери Кайнвин. Морвенна появилась на свет с темными волосами, потом посветлела и стала как мать. Златокудрая красавица Морвенна.

Мерлин не ошибся. Как только Ланселот обосновался в Венте, Гвиневера объявила, что ей наскучил новый дворец в Линдинисе. Там слишком сыро, объявила она, слишком холодно зимой, а с болот у Инис Видрина постоянно дует промозглый ветер. Она сразу собралась и переехала в Зимний дворец Утера, что в Дурноварии. Однако Дурновария почти так же далеко от Венты, как и Линдинис. Гвиневера убедила Артура, что надо готовить дворец к тем далеким дням, когда Мордред займет престол и по праву короля потребует назад свое достояние. Артур предоставил выбор ей. Сам он мечтал об основательном доме с частоколом, хлевами и житницами, однако Гвиневера предпочла римскую виллу к югу от Виндокладии – как и предсказывал Мерлин, на самой границе Думнонии с землями белгов, новыми владениями Ланселота. Вилла стояла на холме над заливом, и Гвиневера назвала ее Морским дворцом. Она нагнала толпы каменщиков, чтобы восстановить виллу, и наполнила ее статуями, ранее украшавшими дворец в Линдинисе, даже мозаичный пол оттуда перевезла. Сперва Артур тревожился, что Морской дворец расположен слишком близко к владениям Кердика, но Гвиневера уверяла, что мир, заключенный в Лондоне, будет прочным. В конце концов Артур, видя, как нравится ей вилла, сдался. Ему было все равно, где жить, поскольку он редко наведывался домой. Он постоянно был в седле, объезжал дальние уголки Мордредова королевства.

Сам Мордред переехал в разоренный Линдинисский дворец. Мы с Кайнвин – его опекуны – поселились там же, и с нами шестьдесят копейщиков, десять конных гонцов, шестнадцать служанок и двадцать восемь рабов. У нас были кастелян, мажордом, бард, два егеря, медовар, сокольничий, привратник, свечник и шесть поваров, каждый со своими рабами; кроме этих домашних рабов были и другие, которые обрабатывали поля, подстригали деревья и чистили канавы, – целая армия. Вокруг дворца вырос городок, населенный горшечниками, башмачниками и кузнецами – ремесленниками, живущими трудами своих рук.

Как все это не походило на Кум Исаф! Мы спали под черепичной крышей в комнате с белеными стенами и колоннами у дверей; стол нам накрывали в пиршественной зале, способной вместить сто человек. Впрочем, мы частенько предпочитали есть в комнатке рядом с кухней – я терпеть не могу остывшую еду. Если шел дождь, мы могли прогуливаться по крытой аркаде внешнего двора, летом, когда воздух под черепичной крышей невыносимо накалялся, купались в водоеме посередине внутреннего дворика. Разумеется, все это было не наше: дворец и обширные угодья вокруг принадлежали королю, шестилетнему Мордреду.

Кайнвин привыкла к роскоши, пусть и не к такой, во всяком случае, постоянное присутствие рабов и служанок не смущало ее, как меня; она умело и без суеты руководила большим хозяйством. Кайнвин управлялась со слугами, давала распоряжение поварам и вела счета, но я знал, что она скучает по Кум Исафу. По вечерам моя любимая порой садилась с куделью и пряла, покуда мы разговаривали.

Очень часто речь у нас заходила о Мордреде. Мы надеялись, что слухи о его дурном характере сильно преувеличены. Увы, все оказалось чистой правдой. Если был на свете несносный ребенок, то это Мордред. Он начал пакостить в тот же день, когда его привезли от Кулуха и сняли с телеги. Я возненавидел его всей душой, да простит меня Бог, возненавидел ребенка!

Король был всегда мал для своего возраста, но, если не считать увечной ноги, крепко сбит и мускулист. Круглое личико портил уродливый нос картошкой, темно-русые волосы от природы курчавились и торчали в две стороны от пробора так, что другие ребятишки за глаза называли его Щеткой. У него были странно взрослые глаза, уже в шесть лет настороженные и подозрительные, и с годами их взгляд ничуть не смягчился. Хотя мальчик отличался острым умом, учиться он не желал. Наш бард, молодой и рьяный Пирлиг, должен был наставлять его в грамоте, счете, пении, игре на арфе, умении перечислить имена богов и собственную королевскую генеалогию, однако Мордред вскоре исчерпал терпение учителя. "Ничего не хочет делать! – жаловался мне Пирлиг. – Даю ему пергамент – рвет, даю перо – ломает. Бью его – кусается. Вот, посмотри!" Бард показал худое, искусанное блохами запястье с красными воспаленными следами королевских зубов.

224